Празднование Дня Победы перестает быть серьезным. Это уже давно не ответственное мероприятие, для допуска к которому необходимо сдать экзамен по отечественной истории. Можно наклеить стилизованный винил «На Берлин!» на свою немецкую машину и кататься по Москве под композиции Rammstein. Можно не помнить имен своих предков, павших на полях Великой Отечественной. Можно поднять за Победу бокал любимого пива Гитлера (благо, марка жива по сей день). Все это подозрительно напоминает живой пример «перевернутого мира» карнавала (по Бахтину).

На фоне всеобщего ликования беззубыми смотрятся призывы остановить «вакханалию», упорядочить смыслы и расставить правильные точки, где надо. Историческая память вытесняется атмосферой сильной эйфории, что, в принципе, способно застраховать нацию от утраты значимости победной даты. В нарастающей год от года красочности торжеств прочитывается желание превратить День Победы в непринужденный праздник национальной сплоченности. И это не лишено смысла в долгосрочной исторической перспективе, ведь поколения военных лет уходят, оставляя после себя богатый идеологический ресурс. А в демонстрации героических примеров народного единства страна явно нуждается.

Правда, обновленное идеологическое оформление праздника еще не выпестовано. С одной стороны, российскому истеблишменту удалось законсервировать базовую истину — Победа останется для России совершившимся историческим счастьем, без которого страна не имела бы шанса на жизнь. Попытки пересмотреть значение Победы расцениваются подавляющим большинством россиян как кощунство. Можно уверенно утверждать: никакие мифы об «исторических альтернативах» не приживутся. Это стоило труда: к радости политических спекулянтов, война «подарила» своего Власова каждому национальному меньшинству. Однако государству удалось сыграть на два фронта: увязав своих противников в непростой и тонкой борьбе за историческую достоверность, оно в то же время сделало ставку на сохранение и ренессанс простых патриотических истин.

Но днем самоутверждения российского государства День Победы так и не стал. В первые две недели мая СМИ традиционно щеголяют противоречивой смесью тезисов, сочетающих презумпцию исторического величия даты с желанием ударить по официальной торжественности. Кажется, сегодня мы уже не имеем права рассуждать о Победе, не адресовав власти упрек в упущенном геополитическом влиянии. Мы просто обязаны прокомментировать плакаты с портретами Сталина в бинарном духе: либо говоря об апелляциях современного политического класса к тоталитарному пафосу, либо намекая на несопоставимость режимов по сумме достижений.

День Победы с советских времен перенял уникальный статус: несмотря на свою историко-политическую значимость он был и остается демонстрационной площадкой национального развития. Каждый год 9 мая провоцирует пересмотр всех фронтов российского политического и социального наследия, что вовсе не играет на руку современной политической элите. Всем хочется ощутить причастность к великим совершениям, и никому — стоять в этот день на стороне неудач.

Демонстрацией силы, уходящей в историю, День Победы аннулирует столь излюбленную политическим классом презумпцию курса на качественное превосходство, которое якобы способно оправдать сумму новых потерь. Престиж государства достаточно давно пытаются построить за счет единичных решений, возвышающихся над ворохом дряхлеющих систем. Но россияне не верят инновационному рывку, сопровождающемуся отмиранием прежних имиджевых отраслей, успехам науки и технологий, не воплощенным на конвейерах; не видят сократившуюся армию боеспособной.

За последние двадцать лет в обществе укоренился единственный критерий национальной успешности; он копирует логику демографической стабильности, которая оказалась применима ко всем сферам государственной ответственности. Это закономерный итог развития страны, где статистика национальной деградации уже почти четверть века задает тон информационному полю. Россия привыкла жить в атмосфере невосполнимых утрат. Мы ведем перепись городов и деревень, в которых больше никогда не будет жителей, предприятий, закрывших навсегда свои проходные, ученых, которые не вернутся даже в Сколково. Излюбленной темой скорбной аналитики стал процесс обветшания нашей физической мощи: ядерного щита, инфраструктуры, трудоспособного населения и т. п. Не случайно именно тематика старения и смерти всего национального становится по-настоящему оппозиционной: на сегодня только она способна найти массовый эмоциональный отклик.

9 мая в наибольшей степени располагает к подобным аллюзиям. С каждой годовщиной День Победы все отчетливее напоминает «парад последних». Перед последними «Тополями», ветеранами (которые не дождутся своих квартир) и выцарапанными из поредевших масс молодежи солдатами произносятся речи о завоеванной свободе.

В неловкой попытке воспроизвести помпезную риторику СССР сквозит лишь неумение работать с трансформировавшимся национальным сознанием: словно по инерции педалируя тему добытого в боях будущего, государство лишь усугубляет описанный выше раскол.

Причина невписываемости нынешней элиты в пафос праздник проста: Советский Союз завоевал не то будущее, к которому она идет.