Реформы, проводимые в нашей стране, имеют глубокие исторические корни.

И сильная власть, и частная собственность, и боеспособная армия, и связь с зарубежными государствами суть факторы, которые складывались давно и постепенно, хотя в разное время и в несхожих между собою условиях



Поэтому поиск эпох и державных личностей, наиболее близких по духу и содержанию к современным процессам и их кадровой `огранке`, служит не столько научным, сколько духовно-политическим и социально-хозяйственным интересам нынешней России. Эту цель, видимо, преследовала и недавняя речь адъюнкт-профессора предпринимательства Станислава Шекшни, работающего в Фонтенбло. Ученый выступил в петербургском отделении Стокгольмской школы экономики с докладом `Уроки лидерства от Основателя Петербурга`.

Тезисы г-на Шекшни - сплав правильных, корректных и спорных, сомнительных утверждений, что, в общем-то, присуще любому научному труду. Главный вопрос - в пропорции данных частей, отчего зависят ценность и значимость всего опуса. Именно под таким углом следует рассматривать один из ключевых авторских посылов, будто в начале XXI века `Россия проходит сквозь изменения, сравнимые по масштабу с реформами, которые 300 лет назад прошли под руководством Петра`. Справедливо ли это в полной мере?

Деятельность крупного политика всегда оценивается по конечному результату. Но если петровская эра уже завершилась и о ней можно говорить спокойно и вразумительно, то эпоха перемен, начатая при Михаиле Горбачеве и Борисе Ельцине, - в самом разгаре, и было бы, на наш взгляд, преждевременно изрекать ей анафему или осанну. Речь сегодня может идти лишь об относительном сравнении и прикидочном, черновом анализе.

У обоих периодов (конца XVII - начала XVIII и конца XX - начала XXI столетий) есть и свои явные аналогии, и свои очевидные нестыковки. Например, важнейшей заботой Петра I было создание мощной, победоносной империи, причем сугубо военными методами. Брань с Карлом XII длилась свыше 20 лет, и вскоре после победы (в октябре 1721-го) Петр Алексеевич провозгласил себя императором, введя сие понятие в русский политический обиход.

А `заря` нынешних реформ (декабрь 1991-го) зажглась над Беловежской пущей, где империя - добровольно и невозбранно - потеряла почти четверть территории. Чуть раньше, в августе, из состава СССР вышли прибалтийские республики, то есть либеральное правительство подвергло ревизии как последствия Второй мировой войны, так и события Северной кампании 1700-1721 гг. Только сейчас новый молодой президент начал укреплять границы и создавать военные базы в постсоветских пределах.

С другой стороны, проводя интенсивные хозяйственные преобразования, Петр всеми средствами упрочивал крепостное право, как бы - вопреки своей тяге к Западу - выводя Россию из европейского экономического пространства. Спустя 70-80 лет страна, по словам историка Василия Ключевского, превратилась в настоящую античную рабовладельческую деспотию, тогда как Европа (кроме, может быть, Пруссии) повсеместно применяла у себя свободный труд.

Современные же российские `подвижки` основаны не только на частной собственности и многоукладной экономике (что жаловал и Петр I), но и на максимальном `раскрепощении` труда и способностей граждан. Поэтому итоги наших реформ, если они будут проводиться, конечно, с осмотрительностью и твердой путинской рукой, могут быть гораздо более внушительными, нежели плоды скороспелых петровских новаций.

Достаточно вспомнить, что после смерти Петра вся сотня добротных мануфактур, созданных по его указанию, обветшала и закрылась, а очередной промышленный подъем наступил лишь при его дочери Елизавете Петровне в 1740-х годах. Любопытно: пришел в негодность и знаменитый флот, восстановленный уже во времена Екатерины Великой. Эти факты ставят под вопрос прочность и преемственность всей петровской системы.

Нельзя не коснуться и властных учреждений обеих эпох. Император Петр избрал безоговорочный курс на слом старого госаппарата (по совету немецкого философа и математика Готфрида Лейбница, `одним ударом, мой царь, одним ударом`) и введение принципиально новых (всегда ли эффективных?) институтов власти, затоптав даже робкие ростки русского парламентаризма - Земские соборы.

А руководители республиканско-демократической России воссоздают, по необходимости, и некоторые структуры прошлого (Госдума, Госсовет, суды - мировой и присяжных заседателей и т. д.), и забытую прежнюю символику (трехцветное знамя, двуглавый орел с коронами и Георгием Победоносцем). Об отношениях же светской элиты с церковью тогда и сейчас, вероятно, не надо и напоминать.

Конечно, бесспорен и общий момент: поворот России к Западу и Запада к России, усвоение зарубежных нравов (всегда ли достойных?), взаимный обмен людьми, идеями и культурными ценностями, а также становление сильной центральной власти, свойственной поре первоначального накопления капиталов, тем паче в авторитарной России.

Объединяет и еще один фактор - ощутимая казенная отладка частной собственности. Но этого мало, чтобы объявлять обе эпохи совпадающими по смыслу и духу.

Думается, для сегодняшней России важнее и значимее опыт тех ситуаций, когда стране доводилось преодолевать поражения и невзгоды. Так, Александр II модернизировал империю после разгромной Крымской войны, а премьер-министр Петр Столыпин - вслед за неудачной борьбой с Японией. Кстати, Столыпинская реформа осуществлялась в условиях думской демократии - то есть деятельности тех самых законодательных органов, которые функционируют у нас и теперь. Не грех критически поизучать и екатерининский `рассадник` властной элиты.

Словом, для успешного движения вперед нужно обязательно учитывать уроки `доброй старины`, и точка зрения Станислава Шекшни, несмотря на все ее пробелы, доказывает, что политики и бизнесмены понимают эту полезную и безусловную истину.